Молчание — не знак. «Детонация» Романа Сенчина

На самом деле посыл, конечно, ложный. Сенчина читатели любят и знают, он лауреат множества премий. Но всё же его образ — умеренного, рассудительного, и, что самое главное, серьезного человека — не подразумевает скандалов, интриг и расследований. Для кого-то подобная умеренность вкупе с верностью не слишком назидательному, но критическому реализму становится поводом отложить на потом знакомство с очередной новинкой. А иным это и нравится: жить, творить, попусту не болтать и не высовываться. При этом на многое (не на всё!) иметь выстраданное мнение.

Новый сборник рассказов «Детонация» (АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2025) следует в прежнем фарватере. В прозрачном и прямом авторском зеркале действительность отражается предельно четко. При общей схожести нарратива и манеры письма здесь нет деревенской заданности Валентина Распутина или прищуренной, мятежной фантастичности персонажей Василия Шукшина — наверное, самых знаменитых сибиряков в литературе. Природа занимает в творчестве Сенчина столько же места, сколько в жизни рядового горожанина. Если не совсем уж примитивное — «был дождь», «гуляли в парке», то весьма нейтральное: «Весной и осенью и после дождей возникала и долго держалась жирная грязь, которую в тех местах называют няшей». А урбанистическая реальность носит характер слегка враждебной, неестественной декорации. Переходы в метро кажутся лабиринтами и вызывают панику, московские улочки-шкатулочки оборачиваются «паутиной переулков между Маросейкой и Солянкой», а в «полутьме пустой и тихой “Арбатской”» герой затравленно мечется.

Сенчин спокойно берется за городскую тематику, однако его типичный персонаж — конечно, житель какого-нибудь сибирского села. В «Детонации» география весьма широка: от переживающей торгово-капиталистический бум таежной деревни из рассказа «Постоянное напряжение» до фантастических фабул рассказов «Шанс» и «Комплекс стандартов». Захваченным в заложники обывателям представляется невероятная возможность побега, однако страх вырваться за рамки только-только начавшего налаживаться быта пересиливает страх смерти («Шанс»). А вместо старой доброй бытовой предприимчивости людям предлагают статусы самозанятых, площадки для стартапов или вовсе утопические начинания («Комплекс стандартов»).

Невинная, в прямом смысле «бытописательская» вещь о нелегких буднях севшего на финансовую мель писателя оборачивается кафкианским ужасом честного и рассудительного человека, заглянувшего в глаза Левиафану гуманизма. И страшно не то, что какой-то доброхот из списка Forbes желает наладить отношения между людьми, дабы повысить трудовую производительность. Страшно, что сомневающегося в успехе этой идеи он мигом называет фашистом и обвиняет в недоверии к человечеству. Разговор о природе зла быстро набирает градус до чуть ли не угроз: «Не надо иронии. Здесь очень серьезные ребята собрались», — недвусмысленно намекает филантроп. И рассказчик уходит с неудавшегося собеседования, а потом в приступе паники торопится затеряться в толпе супермаркета, сбить возможную слежку. Необъяснимая, казалось бы, паранойя становится следствием неожиданной сублимации: «Лишь позже осознал, что это сработала самозащита. За страхом погони я пытался спрятать страх потери такой выгодной работы».

В ситуации незавершенного дела, непринятого решения, непрожитой судьбы находятся многие персонажи «Детонации». Это и журналист Борис из «Инакомыслия», не исполнивший мечту отца и так не написавший исследования о мифическом древнем царстве, якобы располагавшемся на территории Северной Кореи. Визит в чучхейскую обитель зла и неправды превратился в душноватый гастротур с подсадными утками, и узкое око Саурона напрасно ждет очерняющего пасквиля от русского раскисляя. Это и прибитые на самое дно рутины несостоявшиеся актрисы из «Дня рождения» (2001) — недочеховские недосестры, чей изматывающий диалог может стать основой спектакля в любом доку-театре. Невольно думаешь о терпении, с которым автор записывает эти полные достоверности диалоги — казалось бы, ни о чем, но периодически прорывающиеся в экзистенциальные бездны. Пересказ телесюжета о вдове погибшего в Чечне омоновца, обещающей вырастить из сына настоящего воина и защитника отечества, вызывает горестно-кокетливую реакцию: «Ну а у меня нет высших целей. Да, я честолюбивая эгоистка». Что интересно, ни честолюбия, ни эгоизма в героине рассказа не найдешь. Она пожертвовала карьерой ради семьи, но ее гложет странный обесценивающий комплекс: жизнь проходит мимо!

И автор, и герои вечно балансируют между бытом и бытием, поступком и созерцанием, полагаясь на удачу или внутреннее чувство. Это чувство, «горячий камешек», вело литератора по ухабам непростой биографии, не давало свернуть с непроторенной дорожки русского писательства. «Но постепенно камешек стал растворяться. Как кусок соли в воде. Может, и правильно — полтинник, пора притихнуть, больше размышлять, чем говорить и писать», — с горечью констатирует Сенчин в рассказе, давшем название сборнику.

И тут мы подходим к главному, с чего стоило начать. Как внимательный к поворотам судеб писатель, Сенчин не мог не отреагировать на происходящее в стране и в мире с февраля 2022 года. Об этом он пишет в рассказе «Время»: «В первые недели после двадцать четвертого февраля состояние было, конечно, жуткое. И недоумение, и страх, и стыд, и сомнение в том, что не сошел с ума, что это происходит на самом деле. Но и… В голове постоянно колотилось: сколько сюжетов! сколько сюжетов! Я копировал разные статьи, посты из интернета, записывал детали событий, сводок из так называемых линий соприкосновения, цифры, даты, имена людей…»

Но неизбежная «телевизионность» событий, свидетелем которых он не был, — возможно, слишком большое препятствие для реалиста Сенчина. Тема постоянного экзистенциального выбора и близости внезапной смерти, столь естественная для Захара Прилепина или их общего с Сенчиным учителя и «деда» Эдуарда Лимонова — слишком яркая, экстремальная, ненормальная для гражданского человека ситуация. Сюжеты и сводки не превращаются в рассказы, а повесть о сыне, приехавшем в родной дом на помощь умирающим родителям, самому автору кажется неактуальной.

И впервые мы становимся свидетелями сенчинской растерянности и беспомощности. В том же рассказе «Детонация» показаны немота, обезмолвленность и какая-то зачарованная подавленность мощью и судьболомной внезапностью военных действий. Как лицо публичное, герой рассказа, на всякий случай поименованный Свечиным, вроде бы должен высказываться, реагировать — или махать ура-патриотической шашкой, или заламывать руки, осуждая военную операцию. Но его состояние сформулировано точно: «Сначала ожог, потом онемение, потом боль. Это была реакция организма на опасность, а врожденное знание молчало, не давало знак, как реагировать». «Горячий камешек», не изменявший писателю все годы, вдруг замолчал.

Главной темой становятся неуютное, пустое перепутье, зона отчуждения. Бесконечные коридоры в поисках потерянного багажа, бесконечные разговоры в нерешительности и ожидании, бесконечное ожидание тепла и человеческого внимания и как результат — пьяная, нелепая выходка героя в написанном еще в 1996 году рассказе «Праздник». Выходка, воплотившая вечное несогласие со всем этим политическим и культурным благобесием, которое прошло путь от сакраментального «Голосуй или проиграешь!» через маразматическое «Можем повторить» к истеричным воплям «Мы здесь власть!». И вот наконец момент истины, апофеоз, кульминация исторического напряжения — а может, мрачная долгоиграющая пластинка военных действий.

Но в любом случае вдумчивая молитвенная тишина лучше безапелляционных, поверхностных и, что называется, токсичных суждений, которыми разражаются герои «Детонации». Еще вчера — добрые коллеги и приятели, интеллигентные люди со своим мнением, а ныне — стоящие на разных сторонах цифровых баррикад люди, вроде брошенных на произвол судьбы детишек из «Повелителя мух» Голдинга. Не дожидаясь от Свечина ответа на заветный вопрос «с кем вы, мастера искусства?», они клеймят вчерашнего френда как подозрительного, мутного провокатора, предателя, достойного отписки и нерукопожатности.

Это в самом деле было бы смешно, не по-сенчински смешно, если бы не было так по-сенчински грустно.