Именины прозы. О новой книге священника Сергия Круглова

Перед нами — что-то вроде литературных зёрен, способных прорасти в большие тексты, повести, даже романы. Однако произрасти они могут уже на почве фантазии читателя. Если бы можно было положить прозу отца Сергия Круглова в шляпу волшебника, как в муми-троллях, оттуда выползли бы не отталкивающие кракозябры, как из бездушного словаря, а как раз большие литературные формы. Круглов-прозаик освещает короткими вспышками дагерротипную комнату фантазии, а потом словно еще несколько минут дописывает, уточняет, оживляет таящий на сетчатке образ.

«…Проснулись под утро, оттого, что автобус остановился у пропускного пункта.

— Братья, сёстры! Приехали, уже рай!

— Вот и врата отворились! Смотрите, кто-то выходит!

— Это же наши святые покровители! Вышли нас встречать!

— Ой, а что-то лица у них какие-то… Неулыбчивые…

— И что это они в руках держат? Похоже на ссаные тряпки.

— Но почему?!!

— Почему, почему… Видимо, вопросы к нам накопились».

Это показательный отрывок из рассказа, давшего название книге и имеющего отдельное посвящение Клайву Льюису и его повести «Расторжение брака». То, что подробно, психологически точно и богословски ответственно выписывал о загробных перипетиях английский классик, у батюшки из Минусинска уместилось на одной страничке. И главное передано верно: нас там ждут, и не всегда с распростертыми объятиями. Впрочем, не настаиваю на этой трактовке, да и невозможно однозначно трактовать рассказы отца Сергия Круглова. С сибирской придурковатой хитрецой, знакомой по надрывному психосентиментализму Егора Летова, кругловский лирический герой отболтается, отшутится от прямого вопрошания, проведет исследователя вокруг пальца, а в крайнем случае просто даст по башке и сбежит. Вот, например, совершенно летовский текст «Повестка дня», словно сошедший с альбома «Гражданской обороны»:

«…Не ел, не спал, мотался за съемочными группами по городам войны, подбирал остатки фото, видео, лепил из них строки, жадно, гневно, бойко обличал, фиксировал детские коляски по лестницам, оторванные конечности, бездомных котиков, призраки опер, музеев, жилых кварталов, черные солнца, шумно рыдал о том, что не в состоянии заплакать».

При этом никаких мудреных иносказаний и зауми, никаких излишне поэтических или невнятных метафор в текстах о. Круглова нет. (Такого, впрочем, и в стихах у него нет.) А что же есть? Есть коты домашние, философские и даже райские коты Натальи Трауберг, демиург папа Карло и наивный Буратино, добрый назгул Санта Клаус и постаревшие иереи Питер Пэн, Гарри Поттер и Тим Тайлер, хармсовские старухи и даже стендап Бога. Ну как стендап — монолог. Но если бы какой дерзкий острослов из воскресной школы решил поразить благочинное собрание прихожан, то подать этот монолог как стендап было бы очень даже свежо. Помогает то ли глубокая вера автора, то иерейский опыт богоприсутствия, то ли писательская фантазия.

Трудно не упомянуть и другой, с позволения сказать, референс, относящийся к прозе отца Сергия. Это отец наш родной Петр Николаевич Мамонов — и не только с глубоко личными, искренними и остроумными притчами из многотомника «Закорючки», но и со своим музыкальным творчеством. Одинокая тоска ночной темноты, тревоги, покаянная бессонница — все это наше, родное, русское, всечеловеческое неудобство пронизывает трек Мамонова «Он проснется». Послушайте его, а потом прочтите вещь о. Круглова «Русь»:

«Так вот вдруг среди ночи очнешься — и плачешь, шорох души, рябиновая осенняя тьма за окном, ни собака не взлает, и кто-то — тутошний, бытующий, неизгонимый — тихо есть там, в палисаднике, и скребется в стекло…»

Да какая же это проза, вскричите вы — это же хоть сейчас бери и пой! И будете правы. Я и сам с первого до последнего рассказа-бусинки и рассказища-страничищи «Тезоименитства» пронес мысль: нет, батюшка, нет, это совсем не проза. Для стихотворений в прозе на манер Тургенева у автора не хватает пафоса, ощущения игры на высоких струнах. Для публицистики, пусть даже в интернете, — ни злободневности, ни задушевного тона. (Все это, кстати, есть как в сборнике отца Сергия «Записи 1», куда входят избранные посты из ныне запрещенной соцсети, так и в телеграм-канале Sobor2000, который он ведет с февраля 2022 года). От коробов с «Опавшими листьями» Василия Розанова, по форме текста и глубине высказываний весьма созвучных «Тезоименитству», нашего современника отличает куда как меньшая фиксация на собственной персоне и большее разнообразие миниатюр. Отец Сергий Круглов самобытен и пока одинок в своем кругловстве: его проза не сконструирована, не пытается чем-то казаться, предпочитая быть на стыке между отлитой поэтической формой и свободным прозаическим содержанием.

И не случайно я вначале заговорил о волшебной шляпе муми-троллей. Все творчество отца Сергия Круглова буквально пропитано духом позднесоветских мультипликационных шедевров — и Юрия Норштейна, и, возможно, Александра Петрова, и уж точно Михаила Алдашина. Это, разумеется, не делает прозу о. Круглова наивней или площе. Наоборот, как медленные и странные картины «Сказки сказок» или «Ежика в тумане» остаются в сознании одними из самых подлинных, жизненных и натуральных ощущений детства, так и обращение поэта к читателю с образами и настроениями, понятными с детства, есть не только прием, но и естественное творческое решение. Лучше всего об этом говорит сам отец Сергий в рассказе «Звать»:

«— Но как-то ведь эти советские атеистические одинокие дети приходили к Богу?

— Да так и приходили: вечер, за окном редкие огни, поздно так, что время на судорожных часах вот-вот кончится, а мамы нет, папы нет, бабушки нет, и — сжимаешься весь, включаешь черно-белый телевизор, а там этот душераздирающий мультик про Варежку…»

Вспоминается и еще один сибирский писатель с даром поэтического видения — Евгений Гришковец с его детским разочарованием от кукольных мультфильмов: «Ты предвкушаешь удовольствие, радость…. Всем собой… подлинно… надеешься. А потом начинается кукольный мультфильм. КУ-КОЛЬ-НЫЙ! Такой мультфильм… …Ну в общем, лажа!»

Вообще же «Тезоименитство» — не для быстрого запойного чтения: полчаса ожидания в каком-нибудь МФЦ вы этой книгой не займете. Скорее она вроде подарочного набора, полного разнообразных по вкусу и размеру конфет с начинками из мудрости, юмора и любви. А завернуты они не в бесполезные фантики, а в почти готовые тексты выступлений перед публикой, идей для мультфильмов и пьес, стихов и домашних сочинений. Это, братцы, целая вселенная щедрого на выдумку и приметливого на повадки людей писателя, который экспериментирует в прозаической весовой категории. А если в итоге и поэтично получается, то уж не обессудьте.

Как писал Иосиф Бродский в эссе «Поэт и проза» о нерифмованных текстах Марины Цветаевой, «…она… не подчиняется пластической инерции жанра, навязывая ему свою технологию, навязывая себя. Происходит это не от одержимости собственной персоной, как принято думать, но от одержимости интонацией, которая ей куда важнее и стихотворения, и рассказа».

P. S. Не принимайте близко к сердцу некоторое количество незначительных опечаток в книге. Лучше обратите внимание на картинку художника Юрия Аникутина, украшающую обложку. А опечатки — ерунда: для смирения даже полезно!