«Священников до сих пор меньше, чем белых медведей». Круглый стол по итогам проекта «Священник XXI века»

В дискуссии участвовали: протоиерей Владимир Вигилянский, настоятель храма мученицы Татианы при Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова; протоиерей Николай Емельянов, проректор по стратегическому развитию Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета; иеромонах Ириней (Пиковский), и. о. проректора по учебной работе Сретенской духовной академии; Оксана Куропаткина, доцент Центра изучения религий Российского государственного гуманитарного университета; Петр Чистяков, доцент Центра изучения религий РГГУ и доцент кафедры философии и религиоведения ПСТГУ; Роман Лункин, руководитель Центра по изучению проблем религии и общества Института Европы Российской академии наук; Елизавета Ширяева-Ордынская, аспирантка филологического факультета МГУ; Екатерина Шевченко, студентка механико-математического факультета МГУ; Александр Карасёв, студент Московской духовной академии. Вели круглый стол заместитель главного редактора портала «Богослов.RU» священник Анатолий Колот и редактор-консультант «Татьянина дня» Даниил Сидоров.

Знакомые, но отделённые

Даниил Сидоров: Уважаемые участники круглого стола, рады вас приветствовать в стенах университетского храма мученицы Татианы. Мы завершаем проект «Священник XXI века», который проводили интернет-журнал «Татьянин день» и портал «Богослов.RU». На протяжении 2024 года оба издания публиковали материалы по теме, а сегодня мы хотим их обсудить и подвести некоторые итоги. Для этого пригласили, с одной стороны, православных священников, с другой — ученых-религиоведов, а с третьей — представителей студенческого сообщества.

И вот первый вопрос. Уже больше 35 лет Церковь в нашей стране пользуется свободой — можно говорить о целой эпохе. Стало ли духовенство в современной России органичной частью общества, или по-прежнему воспринимается как люди с другой планеты? Как это видят сами священники?

Протоиерей Владимир Вигилянский: Я думаю, что к священнику уже привыкли. Священнослужителей на самом деле очень мало: как я в шутку говорю, хромых вагоновожатых больше, чем священников. Но роль священники играют в обществе гораздо большую, чем их количество. Поэтому — уже привыкли.

Иеромонах Ириней (Пиковский): Думаю, что большая часть населения по-прежнему имеет смутное представление о том, чем занимается священник помимо совершения богослужений. Когда я руководил воскресной школой в Сретенском монастыре, тогда время от времени задавал детям один и тот же вопрос: зачем, на ваш взгляд, нужен священник? Меньше половины детей могли дать какой-то четкий ответ.

Елизавета Ширяева-Ордынская: Мне сложно судить объективно, потому что так уж получилось, что я с детства воцерковленный человек и училась в православной гимназии. А потом поступила на филфак МГУ, и хотя это, конечно, не Свято-Тихоновский университет, там довольно много верующих студентов.

Даниил Сидоров: Раньше говорили «христианнейший факультет».

Елизавета Ширяева-Ордынская: Да. Поэтому духовенство — безусловно, органичная часть моей жизни.

Священник Анатолий Колот: Кажется, последний опрос среди студентов МГУ представляет очень радужную картину. Студенты — более образованная часть молодежи, они больше понимают даже в том, что касается элементарных культурных кодов (например, как обратиться к священнику). Но если взять более широкую аудиторию, картина получится менее радужная. Знаете, протоиерей Алексий Остапов в «Пастырской эстетике» писал: представляясь, не говори, что ты отец Сергий или отец Анатолий, а называй сан и имя. Но если сейчас среднестатистическому москвичу сказать: «Я иеромонах Леонтий», — то он тебе ответит: «Леонтий, здравствуйте». И никогда ты не услышишь правильного обращения к духовенству, потому что подавляющее большинство, как мне кажется, находится совершенно вне культурного кода. К сожалению, священники остаются закрытой субкультурой.

Иеромонах Ириней (Пиковский): Сегодня я был на одном совещании в светском учреждении. Пять раз мое имя было обозначено с какими-то вариациями: «Еремей, Иеремий, Иеремия? А как вас по отчеству? Ага, значит, Ириней Витальевич. Очень приятно». Это свидетельствует не только о редком употреблении греческого имени «Ириней» среди русскоязычного населения, но и о том, что специфика церковного этикета, связанная с обращением к лицам монашествующего чина или клирикам, остается в светском обществе мало понятной.

Екатерина Шевченко: Мне кажется, «радужная» картина среди студентов МГУ вполне объясняется тем, что вера в Бога показывает определенный уровень духовного развития человека, его осмысленности. И в университете концентрация таких людей больше. В моем окружении есть люди, которые как верят в Бога, так и не верят, а на вопрос, почему, не могут дать ответ. Лично для меня (я человек верующий, но не очень церковный, выросла в обычной семье, училась в обычной школе) вера — это часть жизни, и я не выделяю ее как что-то отдельное.

Даниил Сидоров: А если говорить конкретно о священниках?

Екатерина Шевченко: Дисбаланс может возникать, когда священника видят в обыденной жизни — за экраном ноутбука или в метро. Как будто бы он отождествляется с определенной обстановкой и не всегда привычно видеть его в обычной среде, где существуют остальные люди.

Даниил Сидоров: В нашей дискуссии для полноты картины должен был участвовать студент-атеист, но он не пришел без объяснения причин (смеется). Отец Николай, вы не только служите 30 лет, но и профессионально исследуете образ священника. Каковы ваши впечатления?

Протоиерей Николай Емельянов: Я бы не смог дать однозначный ответ по нескольким причинам. Когда мы, священники, смотрим на ситуацию, у нас очень специфический взгляд, специфическая выборка, и это сбивает весь прицел. Я много раз поражался, когда священника спрашивали: каковы ваши впечатления после пандемии ковида? «Всё, опустели храмы, никого нет», и так далее. И вдруг после ковида у нас по опросам количество никогда не причащавшихся людей упало на 20%! Для священника, который всё наблюдает в рамках приходской жизни, это совершенно непредставимые результаты.

То же самое — с точки зрения восприятия священника. Мы часто ожидаем от мирян очень конкретного поведения. А что на самом деле значит это восприятие? Отец Ириней спрашивал у детей, зачем нужен священник, и правильный ответ дали только несколько человек. Но я не знаю правильного ответа: этот вопрос — одна из главных проблем пастырского богословия, которую сейчас всерьез обсуждают.

Мне кажется, к священнику остается отношение как к сакральной фигуре, а это неизбежно вызывает ощущение отделенности от общества. У любого человека возникает представление, что священник должен как-то иначе себя вести, к нему предъявляются особые требования.

Священник Анатолий Колот: Отец Николай, а вы не считаете, что есть тенденция потери сакральности? Что для многих людей священник априори уже не является авторитетом?

Протоиерей Николай Емельянов: У нас в университете сейчас проходит большой проект, посвященный религиозному авторитету, и если я начну о нем рассуждать, мы застрянем (смеется). Но кажется, что про потерю авторитета говорить рано. Мы сравнивали два всероссийских опроса, 2011-го и 2020 годов: сколько людей знают священника, с которым могли бы посоветоваться. В 2011 году эта доля составляла 19%, и это явно не только те люди, которых мы называем воцерковленными, — их гораздо меньше. В 2020-м, вы считаете, падает авторитет священников? Внимание: доля респондентов, ответивших положительно, — уже 30%. На 11% больше! Этот сдвиг не может быть статистической погрешностью или ошибкой опроса. Бывает ошибка в 3-5%, но не 11%! Согласитесь, это о чем-то говорит.

В этом смысле опрос по МГУ, хотя общее количество студентов там гораздо меньше, чем жителей в России, вызывает у меня большие сомнения. Есть вопросы и к методике, и к валидности результатов. Обсуждать я их сейчас не буду — это надо спрашивать серьезных количественников и с ними работать. В рамках нашей дискуссии это и неважно.

Так вот, возвращаясь к вопросу авторитета: скорее всего, он стал просто другим. Тот авторитет, который был в 90-е годы, когда ты мог прийти «с мороза» и действовать на априорном пафосе, даже на страхе, действительно исчез. Но мне кажется, такой авторитет, когда люди считают, что со священником можно посоветоваться, гораздо дороже. И это связано с тем, что нас стало больше, хотя по-прежнему недостаточно. Отец Владимир сравнил священников с хромыми вагоновожатыми, а я люблю сравнивать с белыми медведями. Всё время смотрю: популяция наконец сравнялась или нет? Нас до сих пор меньше!

Протоиерей Владимир Вигилянский: Тоже мне, с медведями сравнили! Да их раз в 50 больше, чем священников.

Протоиерей Николай Емельянов: Белых, батюшка, белых! Бурых — тут безнадежно, но с белыми мы пока конкурируем.

Тоска по настоящему священнику

Священник Анатолий Колот: Мы логически выходим на второй вопрос: а чего ждет от священника светское общество? Каков его запрос?

Оксана Куропаткина: Я как религиовед не проводила количественных исследований, поэтому могу сказать о возрастных стратах, с которыми много работаю: студентах, подростках и пожилых людях. Для светских студентов священник воплощает две вещи. Первое — это яркий символ лора, то есть конкретной вселенной, к которой священник принадлежит. Как-то один из моих знакомых студентов сказал, что для него верующие вроде ролевиков: кто-то прикалывается по Толкиену, кто-то по Мартину, кто-то читает Библию, кто-то — Коран. А священнослужитель специально показывает, что принадлежит именно к этому клубу, и в этом качестве он ценен, потому что экзотика привлекает.

А второй запрос менее понятен, потому что скепсис по отношению к религиозным институтам сейчас очень большой. Мое поколение было меньше «в теме», но всё-таки мы относились к институту Церкви получше. Священник — самый яркий представитель института, и на него изливается вся неприязнь к религиозной организации. Тут уж неважно, Православная это Церковь или какое-то другое сообщество. С одной стороны, религиозный институт — для молодежи нечто такое, что затягивает, зомбирует, промывает мозги: ничего хорошего ждать не приходится. С другой стороны, конкретный священник, у которого нет раззолоченных риз, может быть вроде бесплатного психолога. Но вот что он будет духовно просвещать или куда-то вести — этого ожидания нет.

Священник Анатолий Колот: У нас сегодня присутствуют и студенты МГУ, и студент Московской духовной академии. Каким студенчество хочет видеть современного священника? Только, пожалуйста, без теории, теория запрещена (смеется).

Александр Карасёв: То, что священника воспринимают как бесплатного психолога, — это во многом правда. Если посмотреть на результаты первого опроса «Татьянина дня», то большинство людей в нем говорили, что ждут от священников доброты, внимательности, бережного отношения и неторопливости. Скорее ждут понимания, участия, эмпатии, чем благодати, помощи на пути в Царство Небесное. Из этого можно сделать вывод, что людям не хватает простого человеческого внимания, и, уделяя им это внимание, через это мы можем еще и рассказать им о Христе.

Конечно, остается вопрос о том, насколько эти опросы отражают реальность. Если опрос добровольный, то люди, которым Церковь неинтересна, скорее всего просто не будут в нем участвовать. Получается, что мы работаем с выборкой, которая относится к Церкви либо доброжелательно, либо, наоборот, плохо, а большой пласт людей религиозно индифферентных просто выпадает.

Зачастую в общении с людьми нецерковными становится понятно, что их представления о Церкви и священниках максимально искажены. Например, часто встречается представление, что зарплату священникам платит государство, и вообще люди почему-то думают, что духовенство живет если и не богато, то очень хорошо. Вот еще один пример: недавно меня приглашали на лаврское подворье в качестве чтеца, и когда я сказал об этом своим нецерковным друзьям, то первым делом они посмеялись, что я делаю первые вложения в будущий «Мерседес».

Екатерина Шевченко: Не знаю, насколько верна мысль, что в священнике видят бесплатного психолога. Скорее это человек, который может дать внимание и доброту, которых сегодня очень не хватает. Но не именно психолог, который будет разбираться со всеми твоими мыслями и тревогами.

Елизавета Ширяева-Ордынская: Ко всему, что сказали, добавлю, что молодежь очень привлекает в священниках чувство юмора. Конечно, это не обязательное условие. Но я знаю несколько примеров, когда на отца Павла Островского люди подписывались из-за его шуток, а потом начинали читать и серьезные тексты. К нему можно относиться по-разному, но это показательный пример, когда люди тянутся к священникам, которые могут с юмором ответить на что-то животрепещущее.

Екатерина Шевченко: Это правда, юмор убирает социальный барьер.

Священник Анатолий Колот: А не проводили исследование, какая часть духовенства обладает чувством юмора?

Протоиерей Николай Емельянов: Нет. Но тут есть две вещи. В Александре, конечно, говорит стремление современного духовенства к психологическому повороту в пастырстве. Этот процесс начался еще в 50-е годы у католиков и сейчас неизбежным образом перешел к нам, потому что психологический дискурс начинает преобладать в размышлениях о человеке. Здесь я скорее согласен с девушками, что от священника ждут немножко другого. Когда говорят про доброту, душевность, неторопливость, это скорее ближе к пастырскому утешению, чем к психологическому консультированию.

По поводу юмора — тоже странная штука. Он ведь очень по-разному воспринимается в разных возрастных стратах. Более пожилые люди говорят о юморе в ответ на вопрос, каким священник быть не должен. И это тоже очень интересно: получается, приходится в разных режимах общаться с разными людьми. А отец Павел берет, конечно, не юмором, а искренностью. Мы же все теперь должны быть безумно искренними! Это тоже один из современных трендов.

Вообще спрашивать о том, каким должен быть священник, довольно непродуктивно. Мы спрашивали наоборот: что вас больше всего раздражает в священнике? И всегда в ответах обязательно присутствует невнимание, грубость, торопливость. Обязательно — сребролюбие. Можно вспомнить классический образ «попа на «Мерседесе»», хотя я встречал только трех таких священников.

Но хочу обратить внимание на другое. Меня всегда поражало, что даже у людей враждебно настроенных к Церкви совершенно адекватный образ священника! Он не должен быть сребролюбив, должен любить людей, уметь их утешить, не должен быть грубым, должен сам соблюдать заповеди, которые проповедует. То есть — прямо по апостолу Павлу: «непорочен, одной жены муж, трезв, целомудрен, благочинен, честен, страннолюбив, способный учить; не пьяница, не бийца, не сварлив, не корыстолюбив, но тих, миролюбив, не сребролюбив, хорошо управляющий домом своим, детей содержащий в послушании со всякой честностью; ибо, кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли печься о Церкви Божией» (1 Тим. 3:2-5). Я всегда с большой радостью смотрю на это: всё-таки отношение к нам остается адекватным. А теперь появилось новое требование: мы должны быть опрятно одеты, — но об этом сказано в любом учебнике пастырского богословия. И всё это говорят люди нецерковные, которые ни разу священника не видели! Как будто у них неизбывная тоска по настоящему священнику. Мне это кажется совершенно замечательным фактом.

Сорок бочек антиклерикалов

Даниил Сидоров: Если посмотреть социологические исследования последних лет, они показывают увеличение числа атеистов, большее недоверие к Церкви. С экспертной точки зрения, рост антиклерикальных настроений в России — это миф или факт? А если факт, что ему противопоставить?

Роман Лункин: Есть много разных образов, которые перечислила Оксана, связанных с восприятием священника. Эти стереотипы всегда будут существовать. Здесь нет ничего нового, это не уникальная характеристика российского общества.

Конечно, психологический поворот соответствует, что называется, духу времени. В вашем опросе один из атеистов воспроизводит ньюэйджевский образ священника, который должен быть добрым, открытым и при этом, что интересно, не должен следовать догматам. Более того, история последних лет показала, что некоторые священники этим образом соблазняются и становятся коучами, психологами, инфоцыганами… Искушаться общественными запросами совершенно не обязательно — это не дело священника.

Так что, отвечая на первый вопрос, я был сказал, что священники стали органичной частью общества. Это хорошо показывает ваш материал про образ священника в кино. Я был впечатлен количеством сериалов, которые там проанализированы! Сегодня сериал — примерно то же, что популярный роман в XIX веке, а значит, духовенство — действительно часть общества, потому что образы создаются очень разные: от официозных, гротескных и клоунских до классического доброго священника, настоятеля прихода в сельской местности.

Что же касается роста антиклерикальных настроений, то пока это миф. Как-то мы вместе с отцом Владимиром комментировали опросы, которые касались посещения храмов на Пасху и Рождество. Эти опросы показывают лукавство социологических подходов, они не учитывают, кто и зачем приходит в церковь. Не учитывается и качество современной общины, современного прихода. Как заметил один из священников в вашем материале, стало меньше захожан и больше прихожан. Мне как религиоведу это хорошо видно на целом ряде примеров в разных регионах России, но в опросах это пока никак не отражается. Также не является показателем антиклерикализма, если на несколько процентных пунктов падает поддержка Православной Церкви. Это совсем не рост антиклерикальных настроений, а стремление более четкого и осознанного самоопределения по отношению к Церкви как к институту. Сама Церковь и духовенство также провоцируют такого рода самоопределение, поскольку предъявляют конкретные требования к тому, каким должен быть верующий и что должен исполнять прихожанин в реальности, а не в декларативном «замещении своей веры».

Даниил Сидоров: А когда больше 40% молодых респондентов называют себя атеистами?

Протоиерей Николай Емельянов: Это просто нелепые данные. Абсолютно нелепые.

Роман Лункин: Да, слишком завышенные. И потом, это тоже не антиклерикальные настроения! Это просто отход от сакрального образа православия, который складывался в 1990-е и начале 2000-х годов. Но сейчас, как правило, в опросах участвуют люди, которые родились в начале 2000-х. В 1990-е, когда я начал проводить социологические исследования, сакральность означала, что епископу или священнику могут простить вообще всё, и при этом людям было абсолютно неинтересно, что это за человек. Очень хорошо, что от этого ушли. И когда монолитный, довольно бессмысленный образ священника стал рассеиваться, все увидели людей, а люди разные.

Священник Анатолий Колот: Меня очень интересует медийная сфера: как нам не следовать чужой повестке, а создавать ее самим?

Роман Лункин: Я думаю, что уже есть инструменты, в рамках которых можно самим создавать повестку. Те же отец Павел Островский и отец Андрей Ткачев ее создают.

Священник Анатолий Колот: И надо сказать, что количество их подписчиков несоизмеримо со светскими блогерами — оно в разы меньше. А телеканал «Спас» на сегодня, к сожалению, не занимает первые места в рейтинге федеральных каналов. Кажется, что у нас проблемы в этой сфере…

Роман Лункин: Это смотря какие задачи перед собой ставить и зачем привлекать миллионы подписчиков. Очень хорошо работает создание сообщества вокруг прихода или монастыря в разных регионах России. Например, Тихвинский монастырь, поскольку там много паломников, сделал духовно-просветительский центр с бесплатными кружками. Это полностью поменяло ситуацию в небольшом городке Тихвине: много людей стали приходить и в центр, и в церковь. Они не обязательно стали постоянными прихожанами, но практически каждый житель города мог бы ответить, что у него есть священник, к которому он может прийти раз-два в год. То же самое и в медийной сфере, просто церковных проектов пока мало.

Даниил Сидоров: Отец Владимир, вы много писали о Церкви, потом были пресс-секретарем патриарха, затем вели популярный блог в ныне запрещенной и признанной экстремистской сети Facebook. Если говорить не о заказных информационных кампаниях, которые вы много анализировали, а, так скажем, о народе…

Протоиерей Владимир Вигилянский: А почему мы об этом не будем говорить?

Даниил Сидоров: Можем поговорить и о них, но мне интересно другое: есть ли, на ваш взгляд, рост антиклерикальных настроений среди рядовых людей? И что ему можно противопоставить?

Протоиерей Владимир Вигилянский: Поскольку, как вы сказали, я человек медийный и работал в самых разных средствах массовой информации, меня это всегда интересовало. Но что очень обидно — тупость моих коллег-журналистов просто неисправима! Роман говорил о количестве людей в храмах на Рождество и Пасху, а где СМИ берут эту информацию? В полиции! Оказывается, единственный источник для журналиста о количестве прихожан — полиция, и на протяжении 20 лет это абсолютно не меняется! Ко мне иногда приходят студенты факультета журналистики, которым надо курсовые писать: «Вот тут есть батюшка, он к журналистам хорошо относится». Они задают вопросы, в которых уже заключена ложь! Я говорю: «Подождите, перед тем, как сюда прийти, вы хоть в Википедию залезьте — хотя это совершенно недостоверный источник, хоть что-нибудь проверьте, чтобы не оказаться в дурацком положении. Я, простите, сам учитель, сам был деканом факультета журналистики в православном вузе, поэтому с учительских позиций говорю: нельзя спрашивать о проблеме, если сам в ней ничего не понимаешь!»

Но при этом я вижу, как меняется общее отношение журналистов к священнику. Всё-таки ко мне обращаются как к эксперту. Коллегам интересно, что священники думают по тому или иному поводу. Это, простите, изменилось в лучшую сторону! Недавно я прочитал в воспоминаниях протопресвитера Владимира Дивакова, как Никита Хрущёв на каком-то приеме с кулаками набросился на патриарха Алексия I, и того увезли в больницу. Вы понимаете, фактический глава государства совал патриарху кулак под нос: «Хватит, мы вас на чистую воду выведем, хватит дурачить людей!» Конечно, Хрущёв был хам, невоспитанный человек, но он искренне вот так представлял себе священников. Был такой замечательный поэт Давид Самойлов, и мы с ним как-то говорили про «Оттепель», что это была пора искренности (тогда нашумела статья писателя Владимира Померанцева «Об искренности в литературе»). А Самойлов заметил: «Кому интересна искренность глупого человека?»

Протоиерей Николай Емельянов: Батюшка, немодные вещи говорите! Сейчас надо быть искренним.

Протоиерей Владимир Вигилянский: Когда Самойлов так говорил, это тоже было немодно. Поскольку в советское время всё было построено на лжи, считалось, что где искренность, там правда.

Конечно, люди живут стереотипами, и в отрицательном отношении к священникам эти стереотипы тоже действуют. Тогда были одни стереотипы, сейчас другие, потом будут третьи. В моей юности говорили о потрясающем образовании церковных людей: «Их в духовной академии учат, это вам не МГУ!». Такой был стереотип, что это люди суперобразованные.

Роман Лункин: Сейчас всё равно сохраняется очень большой кредит доверия. Поэтому про антиклерикальные настроения и говорить не приходится — их нет ни в опросах, ни в прессе, ни в новых медиа. А вот как будет дальше…

Протоиерей Владимир Вигилянский: Это, конечно, тоже не так. У меня в ныне запрещенном Facebook было больше 25 тысяч подписчиков, и я встречал огромное количество антицерковных комментариев. Я же не прихожу на страницы атеистов, чтобы с ними спорить, а они — запросто. И сколько лайков собирало это хамство! Бывает, просто ругаются, а если что-то говорят по делу, то всё основано на мифах.

Петр Чистяков: Я не занимался специальными исследованиями, поэтому мои соображения носят субъективный характер. Прежде всего хочу согласиться с отцом Владимиром по поводу необходимости изучения стереотипов и их смены. Мы с нашими студентами довольно много анализируем ситуацию 1980-х годов: как происходило возвращение религии в общественную жизнь и как люди на это реагировали.

По поводу современной ситуации мне представляется, что разгула антиклерикальных настроений, конечно, нет. Всё, что мы видим, — отдельные явления. Но я обеспокоен другим процессом. Чем дальше, тем больше возникает ощущение, что общество от церковных тем подустало. Не то, чтобы они вызывали раздражение, но интерес к ним снизился. Это не массовое неприятие, а, как говорит молодежь, игнор. Складывается впечатление, что мы сами по себе, а светская часть общества — сама по себе.

Оксана Куропаткина: Да, как человек, работающий с молодежью, я наблюдаю парадоксальную вещь. С одной стороны, это поколение значительно менее тупое, чем мое. Интереса к смысложизненным вопросам, осознанности гораздо больше: мы были сильно прагматичнее. Но интерес идет в одну сторону, а восприятие любой Церкви — в другую. Мы тратим очень много сил и ресурсов, чтобы доказать, что Бог существует, что Он сотворил небо и землю. А молодежь смотрит и говорит: «И чё? Ну, сотворил небо и землю, мы даже не спорим. Но какое это отношение имеет ко мне?»

Люди хотят понимать смысл не смысл жизни вообще, а — что конкретно я здесь делаю? И нет у человека ощущения, что наличие Бога и тем более присутствие любой религиозной корпорации отвечает на этот запрос. Как будто религия — это книжный клуб, где люди спорят по поводу разных персонажей. Есть священники, которые вроде и должны быть отзывчивыми и искренними. Но нет ощущения, что даже такой священник поможет тебе в поиске самого себя и смысла твоей жизни.

Есть даже умное слово для таких людей, которых становится всё больше. Это не атеизм, не агностицизм, не антиклерикализм (молодые люди, в общем, скептически, относятся к религиозному институту, но скорее на уровне общего представления, чем конкретного священника), а апатеизм. То есть тебе всё равно, есть Бог или нет.

Сколько ни общаешься с людьми в разных аудиториях — всегда самый хороший отклик. Подходят и говорят, что они совершенно светские, но тема религии их интересует. Только вот Церковь для них — этнография, заповедник странных людей, которые делают что-то непонятное, а интересует, например, как разные религии относятся к дружбе и любви. Это люди ищущие, их довольно много, но эта аудитория как будто летит мимо Церкви.

Роман Лункин: Всё-таки Церковь как общественный институт отвечает на определенные вызовы. Широкой аудитории интересно, например, как Церковь говорит об этике искусственного интеллекта. Мы живем в мире цифровой экономики и роботов, того же чата GPT. Это часть жизни, и Церкви стоит в ней определиться.

Елизавета Ширяева-Ордынская: Со своей стороны могу сказать, что я точно не наблюдаю роста антиклерикальных настроений среди молодежи — скорее наоборот. Не могу сравнивать с тем, что было раньше, но сейчас, мне кажется, молодежь живо реагирует на православие и реакция эта положительная. Виден интерес. Возможно, дело и в том, что Церковь открыта к диалогу с молодежью, растет миссионерское движение, в том числе в интернете (уже упомянутый отец Павел и другие). Появляется много книг, написанных живым языком о христианской жизни и Церкви — здесь огромное спасибо издательству «Никея» и подобным. Так что, мне кажется, результат всех этих действий положительный.

Почему семинаристы боятся хиротонии

Священник Анатолий Колот: У нас остается последний вопрос — о кризисе пастырских призваний. Очевидно, что в духовные школы сегодня если и не недобор, то большого конкурса не наблюдается. Что происходит в этой сфере?

Иеромонах Ириней (Пиковский): В рамках сегодняшней беседы хотелось бы обратить внимание на то, что не только образ священника, но и образ епископа остается в обществе малопонятным. Бывает, что на Церковь переносится негативное отношение к любым системам управления и вообще к любому начальству и поэтому епископ, как фактор церковной власти, начинается восприниматься как воплощение клерикализма.

Однако, как известно, в самой Церкви епископ играет ключевую роль. Он преемник апостолов в распространении Благой Вести, молитвенник, архипастырь и печальник за церковный народ перед светской администрацией. Выполняя служение Христа Спасителя, он обручается своей епархии как невесте Христовой и потому в случае любых потрясений более всех скорбит о Церкви, о ее настоящем и будущем. Служение в сане архиерея — многотрудное, ответственное, но важное.

К сожалению, в коллективной памяти народа он сейчас выключен из собирательного портрета духовенства, и, что грустнее всего, выключен из общей картины, отражающей полноту церковной жизни. Из-за того, что в СМИ, в социальных сетях, под влиянием примеров негативного поведения иноконфессиональных «бишопов» формируется образ недоступного и, порой, жесткого архиерея, возникает боязнь перед архипастырем вне зависимости от его имени и личных черт характера. Епископа не воспринимают как лицо, благодаря которому формируется литургическое единство Тела Церкви. Разного рода страхи и фобии, нецерковные слухи, к сожалению, влияют даже на молодое поколение еще юных и неокрепших душ семинаристов.

Из-за непонимания некоторыми духовно слабыми семинаристами того, как выстроить отношения с правящим архиереем той епархии, куда предстоит направиться по завершении духовной школы, могут случаться даже кризисы призваний. Появляется греховный помысел пойти на попятную, вернуться к светскому образу жизни или направиться по завершении семинарии на светскую работу, якобы более высокооплачиваемую, в городских условиях жизни со всеми удобствами, с возможностью карьерного роста и профессионального развития. Страх перед неизвестностью или, скорее, ложные предрассудки перевешивают здравый смысл. Ради чего я пришел в Церковь? Ради служения Христу. А разве служение Богу не дает развитие для активного священнослужителя? Дает, конечно, и развитие творческого потенциала, и интеллектуальный рост.

Чтобы нивелировать потенциальные риски, хорошо бы было, чтобы епископ правящей епархии еще до того, как туда направится потенциальный выпускник духовной школы, встретился бы с ним, познакомился, пообщался, выполняя на первых порах роль духовника и заботливого отца, а уж затем после испытания временем — требовательного начальника.

Протоиерей Николай Емельянов: Да, отец Ириней, сам по себе ваш пафос я не могу не поддержать. Конечно, близость архиерея к духовенству очень важна. И то, что отдаленность епископа вызывает страх перед хиротонией, — это безусловно так. Епископ-пастырь в этом смысле очень важен, и в наше время он просто необходим.

Но ведь есть и положительные примеры! В Сретенке был владыка Тихон (Шевкунов), который заботился о всех как отец, хотя всегда был очень загружен. И я знаю навскидку четырех русских епископов, которые точно так же собирают духовенство, общаются с матушками, заботятся о клириках, которым любой священник может позвонить по телефону, и они ответят. Я сам могу спокойно позвонить своему ректору, епископу Мефодию (Зинковскому), и поговорить с ним. Вы, конечно, можете ответить, что он совсем недавно стал архиереем, но он сохранил пастырскую харизму и пастырское восприятие жизни.

Поэтому я бы сложнее посмотрел на этот вопрос. Когда епископов было 50 и когда их больше 400, всё-таки есть некая разница! Патриарх Кирилл навсегда изменил лицо Русской Православной Церкви, обратного пути нет, и, конечно, нам нужно еще больше епископов.

С другой стороны, когда говорят, что интерес к Церкви упал, общество устало от церковных тем, я всегда пытаюсь понять, как это можно адекватно зафиксировать. Даниил, вы упомянули результаты опроса, что 40% молодежи — атеисты, и у меня «щелкнуло» в голове: почему я не видел этих данных? Начинаю копаться в телефоне: оказывается, это ВЦИОМовское исследование 2023 года, в котором приведена цифра в 42%. Там есть и другая цифра: 44% говорят, что религия не играет значимой роли в их жизни. Но все эти вопросы очень неконкретны и имеют слишком отвлеченный характер, молодые люди дают на них неустойчивые ответы, которые колеблются в зависимости от случайных факторов (например, инфоповодов) по нескольку раз за полгода. Поэтому мы можем говорить о «случайной» или «мерцающей» религиозности в социологических опросах. Потом, посмотрите то же самое исследование у «Левада-Центра» (внесен Минюстом России в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента — «ТД»): оно дает цифру в 20%. Причем у ВЦИОМа телефонный опрос, а у «Левады» — квартирный: абсолютно другое качество данных! Вопрос в методологии и в том, под каким соусом результаты подаются в СМИ. Потому что, как показывает мой коллега Иван Владимирович Павлюткин, доля религиозности в молодежных стратах растет, и это устойчивый рост по крайней мере до 2020 года.

С количеством священников действительно есть проблемы. Мой другой коллега, Сергей Александрович Воронцов, написал очень хорошую статью, что риторика кризиса — это привычная дискурсивная рамка, которая не очень соотносится с конкретными данными. Кризис рождаемости, кризис семьи, кризис призваний — у нас всё со словом «кризис». С начала XX века говорят о кризисе призваний, но если посмотреть историческую социологию, всё оказывается сложнее. Бывали периоды, когда священников было меньше, бывало и гораздо больше.

По поводу того, что мало абитуриентов в семинариях. Хорошая статистика по ним есть только за последние годы (до этого сложно было понять, что происходило), и сейчас она не падает, а почти стоит на месте, чуть растет. Хорошо это или плохо? Согласен с отцом Иринеем, что было бы лучше, если бы она сильно росла. Число храмов растет, количество священников растет, а духовенство надо воспроизводить. У нас на 30 тысяч священников — всего 800 абитуриентов каждый год. Этого недостаточно, чтобы воспроизводить духовенство, а нам бы хорошо его и наращивать! В этом смысле проблема есть. Но говорить, что раньше абитуриентов было много, а стало вдруг очень мало, невозможно.

Священник Анатолий Колот: В 1990-е годы духовных школ было меньше, но у нас в Московской духовной академии в 1994 году был конкурс 10-12 человек на место. Потом — стабильно четыре на место. А сейчас не дотягивает и до двух.

Протоиерей Николай Емельянов: Да, но тогда Московская академия была единственной в своем роде. Стало две таких крупных школы — у вас конкурс упал, стало четыре — конкурс стал четыре человека на место, пять — двое на место. Посмотрите статистику: конкурс в МДА падает пропорционально числу духовных школ, а число абитуриентов в целом по стране остается прежним и в какие-то годы растет.

Священник Анатолий Колот: Конечно, надо смотреть цифры, но в целом такая интерпретация выглядит сомнительно.

Протоиерей Николай Емельянов: Я бы сказал, что, во-первых, это проблема нашего восприятия, а во-вторых, проблема с точки зрения потребностей церковной жизни. Скорее для меня вопрос в том, что, как отметил отец Ириней, многие выпускники семинарий не идут в священники. И здесь не столько кризис призваний, сколько проблема потери призвания. Молодой человек мог бы стать священником, если бы его поддержали, но не стал.

Роман Лункин: Когда начиналось то, что сейчас называют реформами патриарха Кирилла, мы проводили исследования и наблюдали некоторую эйфорию: назначали новых епископов, на приходах появлялись новые священники. А сейчас возникла проблема, о которой сказал отец Ириней, и она имеет публичное выражение. В социальных сетях образ священника противопоставляется образу епископа, что, в общем, не дело. Более того, когда священники критикуют своих епископов, им априори больше верят, как будто епископ и должен быть плохим. Это, конечно, большая опасность, что священники будут ассоциироваться с общинами, с прихожанами, а епископы — с институтом Церкви, с административной властью.

С другой стороны, именно община во главе со священником, который отдает ей всю жизнь, то выгорая, то воскресая вместе с прихожанами, — это основа христианства. Лично у меня образ священнослужителя — подвижника веры, которому люди за это прощают всё, ассоциируется с образом «пьющего падре» из романа Грэма Грина «Сила и слава». Это очень сильное произведение, достойное духовного трагизма романов Достоевского: священник в Мексике спасается от антирелигиозных гонений, у него полно житейских грехов и недостатков, но все ему помогают, все ему верят. С точки зрения обычного здравого смысла и логики даже непонятно, почему это происходит и на чем держится Церковь.

Оксана Куропаткина: Просто он остается верным до конца…

Даниил Сидоров: Спасибо за участие в дискуссии! Конечно, наш проект не может закрыть вопрос о месте священника в современном обществе — последнее слово мы точно не скажем. Обсуждение нужно продолжать, и делать это стоит активно. Но, надеемся, наши материалы, в том числе сегодняшний круглый стол, станут важным моментом в диалоге.

Священник Анатолий Колот: Большое спасибо всем — это очень ценно!

Фото Олега Мишина