Зимний вечер в Аиде. О «Курорте» Антона Секисова

По словам автора, повесть (или текст, как называет Антон свои произведения) родилась из образа странного, потерянного, выбитого из времени релоканта, которого Секисов наблюдал в Грузии, находясь в творческой командировке уже во время оно. Вид человека, бредущего по печальному зимнему пляжу уездного города К., так заворожил автора, что стремительно появилась эта неторопливая, уютная в стилистическом отношении, изобретательно и просто написанная вещь.

В чуть кривоватом, мутном от влажности зеркале спонтанного грузинского бытования отражается сложный, натянутый, принужденный быт российских релокантов. Главный герой, тридцатисемилетний Митя, — в прошлом редактор религиозного отдела в каком-то крупном издании, а ныне растерянный продавец допуслуг на страничке вебкам-модели, бестрепетно комментирующий непристойные фото подписчиков. «Патриций в клоповнике» — шутя определяет себя он сам.

За юмором ситуации видна нешуточная боль автора от лицезрения этого вывихнутого сустава времени, стремительного, безумного бегства людей, ещё вчера наполнявших культурный и медийный ландшафт обеих столиц. Представьте, если бы шуточную картину про поросят Петров, дружно штурмующих южную границу Мордора, написал бы Брейгель или хотя бы Гелий Коржев?

«Митя снова споткнулся, упал на колени. Мужчины текли мимо него, толкали, переступали. Ни у кого и в мыслях не было предложить помощь».

Таким запомнился главному герою переход российско-грузинской границы в Верхнем Ларсе — границы между жизнью и странным забвением, явью и навью. Помимо падения и удара лицом его мучает расстройство желудка: не в силах отползти подальше, Митя сидит с приспущенными штанами посреди текущей толпы. Когда перед ним останавливается шикарная машина, Митя даже пугается, что кто-то из омерзения пристрелит его — «корчащегося выродка, опорожняющего на общем виду кишечник». Но из машины выходит ангелоподобный парень с длинными волосами, который протягивает салфетки, а потом перевозит героя через границу. По извечной секисовской иронии сей Харон и становится новым работодателем Мити, устраивая его вести порноблог вебкамщицы.

Именно это постоянство любви и грязи, сочетание высокого и обыденного, грустного и смешного, искреннего и наносного делает персонажа «Курорта» и все нехитрые, но выразительные события его жизни столь живыми, трогательными, выпуклыми. При всей трогательности Митя всё равно продолжает быть тайной, вещью в себе и человеком в футляре для читателя. Остается загадкой генезис его гражданской позиции, вытолкнувшей инертного, тяжелого на подъем редактора с устоявшейся карьерой, хорошей зарплатой, «гражданской женой» и весомым положением в обществе в холодную, туманную, подобную древнегреческому Аиду Грузию.

«Всё-таки это Колхида. Медея — так звали продавщицу в местной кондитерской. Во всяком случае, это имя было написано на ее бейджике латинскими буквами».

Всё здесь непохоже на привычные представления о гостеприимной Иверии. Огромные валуны, злое море, внезапный ураган, развалины мифического храма Посейдона и чуть ли не пещера со входом в Аид, о которой говорит старый местный рыбак Шурик-Ладо — полускелет и пламенный язычник, возносящий молитвы греческому богу и приносящий из моря щедрый улов. С ним у героя и происходит обмен репликами: ответ Мити понятен соотечественникам, но не очень представим для грузин.

«— Приходи помолиться, — предложил как-то Шурик-Ладо. — Только крестик сними.

— А у меня его нет».

Недаром книга называется «Курорт»! Всё с той же авторской иронией одним из главных персонажей становится сумеречная, пронизывающая грузинская зима в обшарпанной приморской провинции. С непредсказуемым сервисом, когда повар вместе с хозяином кафе могут осыпать тебя благословениями за огромную порцию хинкали, а могут обдать неприязнью и холодом, коротко осведомившись: «Русский?». После чего игнорировать заказ, будь ты хоть единственным гостем.

«С хрена ли тебя туда понесло?» — так и хочется сказать вслед за «гражданской женой» Мити Ольгой: барышней расчетливой, холодной и, по словам героя, «непробиваемой», хотя по сути — просто уравновешенной, трезвой, и, кажется, любящей Митю.

«— Ну, и когда это все закончится? — спросила Ольга, посмотрев Мите в глаза.

— Что? Спецоперация?

— Твой детский сад. Или кризис среднего возраста. Как лучше назвать».

Этот вопрос Эвридики-Ольги, спустившейся в Аид за Орфеем-Митей (она приезжает в Грузию внезапно и, видимо, решает судьбу их отношений), висит в воздухе уже несколько лет. Не очень понятно, что кроме частных инициатив в черногорских и казахстанских ДК или «Нормального огонька» может произвести на культурный свет пятая волна русской эмиграции, которую один из коллег Мити на полном серьезе уподобляет первой, «белой» волне. А секисовская Ольга продолжает увещевать избранника.

«Митя взглянул на Олю выпученными глазами. Он не понимал, но в то же время слегка понимал. Ольга с расстановкой сказала:

— Люди. Живут. Нормально».

Возможно, этот фрагмент диалога уехавшего, чувствительного и честного Мити с оставшейся, непроницаемой к страданиям и ужасам войны Ольгой и есть ключевой момент книги. И неуловимая усмешка автора, сопровождающая Митю как в Грузии, так и по возвращении в Москву, оставляет всё же тень сомнения. Возникает всё тот же зыбкий, трепещущий и заглушаемый вопрос: а нормально ли, если люди сегодня живут нормально?

«Курорт» обрывается на полуслове, немного не дотягивая до романа. Не столько по недостаточной массе текста или отсутствию важных событий, переворачивающих судьбу персонажа, сколько по скоропалительной, недоразжеванной, открытой концовке повествования. Впрочем, как и всё в этой книге, закольцована она со вкусом.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции