«Моя мечта – возродить утраченные соборы в Москве». Интервью с архитектором Алексеем Капустиным

– Алексей, вы довольно серьезно подошли к идее восстановления обителей и даже представили этот проект Владимиру Путину на форуме «Таврида». Какова была реакция?

– Да, на «Тавриде» в Крыму я несколько раз показывал этот проект президенту. Вообще это была именно его идея – еще, если мне не изменяет память, в 2014-м году: рассмотреть возможность восстановления этих монастырей. Мы показали, что с научной точки зрения воссоздать монастыри – вплоть до миллиметра каждое здание – возможно. Есть сохранившиеся фундаменты, есть и чертежи. Ведь архитекторы прошлого делали обмеры. Да и баллисты, которые все это взрывали, обмерили все с математической точностью. Они зафиксировали полностью, как выглядят монастыри. Конечно, делали они это, чтобы посчитать кубатуру того, сколько нужно вывозить стройматериалов после взрыва… Такая вот история, к сожалению, свойственная для многих монастырей в нашей стране в 20-м веке.

– Насколько я помню, там сейчас парк. Было построенное в 1930-е годы здание – 14-й корпус Кремля, но его в 2016-м разобрали. Как раз после того, как заговорили о возможности восстановления монастырей.

– Сами монастыри были уничтожены в 1929-м году. Они представляют ценность как художественную, так и историческую. О художественной, конечно, можно не говорить – это великолепная древнерусская архитектура, русская готика, русский классицизм и так далее. Но там еще был Малый Николаевский дворец, резиденция российских императоров. Там, например, произошла легендарная встреча Александра Сергеевича Пушкина и императора Николая I, где тот предложил поэту стать его цензором.

Всё это место наполнено историей. Если сохранившийся Архангельский собор – усыпальница великих князей, то Вознесенский собор служил местом упокоения великих княгинь. Это свидетель становления русской государственности, исторически очень ценное место не только для Кремля, но и для всей России.

– Я вижу у вас много макетов и других уничтоженных храмов…

– У нас есть мечта – возродить утраченные соборы в Москве там, где это сегодня возможно, при этом не снося ничего, просто на пустырях, которые на их месте остались. И сейчас в нашей макетной мастерской готово несколько таких соборов. К примеру, собор в честь Александра Невского. Он стоял на Миусской площади, недалеко от Тверской. Еще есть храм [Успения Пресвятой Богородицы] на Покровке, недалеко от Китай-Города – шедевр архитектуры так называемого петровского барокко.

– А что у вас за мастерская?

– У нас Центр классической и традиционной архитектуры при Московском архитектурном институте. Это, можно сказать, эксперимент, и я его создатель. Это самый большой проектный центр при МАРХИ. Здесь штат около 50 человек. Мы работаем как архитектурная мастерская и выполняем наиболее интересные нам задачи. Они связаны с объектами, которые несут в себе государственные, исторические смыслы. То есть не просто коммерческие проекты.

– Как вы к этому пришли? Как так вышло, что вы вообще стали архитектором?

– Наверное, это все-таки судьба. У меня все предки до четвертого поколения были архитекторами – и по линии отца, и по линии матери. Я еще помню своего прадеда и прабабушку, с которыми сидел, рисовал какие-то планы, архитектуру. И сейчас в моем кабинете висят акварели моего прадеда Христофора Бутусова: Троице-Сергиева Лавра или города Египта и Йемена – он там проектировал города еще когда был советским градостроителем. И все мои предки оканчивали Московский архитектурный институт. Все друг с другом знакомились там. Я со своей супругой тоже познакомился в alma mater. И сколько я себя помню, наверное, лет с пяти, я уже знал, что буду архитектором.

– У вас, получается, не только личная преемственность, но и художественная? Вы выбрали архитектурный стиль, который становится как бы частью нашего культурного кода. Это тоже, что называется, впитано с молоком матери?

– Видимо, да. Я не знаю, в какой момент я до этого дошел – наверное, на первых курсах института. Было понятно, что очень много модной архитектуры, которая говорит о современности. Это рождено XX веком, который отрицал традицию и даже ее уничтожал. У нас в стране уничтожено 40 тысяч храмов и порядка 5 тысяч усадеб. 10 тысяч храмов находятся в руинированном состоянии. Фактически от исторических центров российских городов, которые были одними из самых красивых в мире за XX век, ничего не осталось… Есть внутреннее желание возродить художественное величие и глубину русской культуры. Оно натолкнуло на мысль, что и современная архитектура тоже может создаваться путем использования традиционной эстетики, традиционных гуманитарных и художественных ценностей.

– А вы верующий человек?

– Да, я верующий. Я, наверное, и пошел на кафедру храмового зодчества, потому что был религиозный импульс помимо профессионального. Ну и Церковь – это заказчик именно традиционной архитектуры, так что у меня всё совпало с тем направлением, в рамках которого я пытаюсь развивать архитектуру.

– Сколько у вас сейчас реализованных проектов?

– Ой, вы знаете, я даже не считал! Может быть, 50 или 70. Причем абсолютно в разной области. Построено довольно много православных храмов, несколько центров русской культуры за рубежом мы строим. Очень много проектов благоустройства или восстановления центров исторических городов. Например, Печоры с Псково-Печорским монастырем, Ростов Великий, возрождение Ахтынской крепости в Дагестане, Арзамас – он получился одним из самых красивых. Его можно назвать примером того, как нужно обходиться с историческим градостроительным русским наследием. Дело в том, что исторически центр Арзамаса был практически не сохранен. Усилиями Нижегородской епархии восстановлено довольно много церквей, уничтоженных в советский период. Но с точки зрения благоустройства, состояния фасадных линий и так далее была печальная картина: асфальт с дырами, везде абсолютно стоянки, лужи… Не было общественного пешеходного пространства, которое позволяло бы привлечь туристов. И мы взялись это пространство создать. По Арзамасу сейчас видно, что любой русский город представлял собой жемчужину архитектурно-градостроительного искусства мирового уровня! Сегодня все, кто приезжают туда, удивляются. Сейчас там комфортные пешеходные зоны, где устраиваются концерты у подножия соборов, проводятся ярмарки, очень много людей приезжает.

– У нас долгое время множество небольших городов с богатой историей находились в ужасном запустении, и люди не стремились туда поехать, потому что там ничего не было. Ни гостиниц, ни кафе, гулять негде. А сейчас провинцию активно начинают благоустраивать. В малые города стало принято приезжать на выходные. В прошлом году была в Касимове – это какой-то вау-эффект. Что вообще за тренд, что люди поехали открывать для себя Россию? Последствие ковидных ограничений, ограничений на поездки за границу? Или стали вкладываться деньги?

– Наверное, все вместе. Я вижу и радуюсь от этого. Идет возрождение исторических центров, возрождение культурных ценностей и в целом пересмотр взглядов на собственную культуру. Потому что еще лет 20 назад у молодежи было пренебрежение к отечественной культуре. Сегодня в целом взгляд, конечно, другой: русские произведения становятся популярными. А города – это тоже произведения искусства. Не случайно многие из них называют музеями под открытым небом. И, возможно, в ближайшее время к общественным пространствам, которые появляются в новых районах, будет такое же отношение, как к историческим центрам. Они тоже начнут создаваться эстетичными, а не просто как жилые кварталы, которые расставлены в пространстве с комфортной инфраструктурой. Кстати, самой комфортной в мире, я считаю.

– Долгое время считалось, что архитектура – это не для молодых. Редко когда архитектора знают по имени. Безусловно, есть великие: Мельников, Иофан… Но пойди спроси прохожего, кого вы знаете из современных российских архитекторов, тем более молодых, вряд ли кто-то назовет…

– Ну, архитектура – довольно сложный вид искусства. И одно дело создать скульптуру или картину, которая после того, как ты ее сделал, может стоять в музее или на площади, а другое – разработать архитектурный проект. Его, как правило, никто не видит. При этом от проектирования до процесса стройки проходит 5, 7, 8 лет, и даже молодой архитектор, который спроектирует что-то очень красивое, может стать уже совсем не молодым. Возьмем, к примеру, Антонио Гауди – его собор Святого Семейства в Барселоне до сих пор не достроен!

Мой первый объект, который я спроектировал 8 лет назад, строится только сейчас. Это храм в честь Царственных Страстотерпцев в Боснии и Герцеговине, русско-сербский храм в городе Баня-Лука – в автономии Республика Сербская.

– Как вы вообще получили этот заказ?

– Когда мы только начинали создавать наш центр и он еще не был до конца сформирован, в МАРХИ пришел запрос на предоставление проекта для Боснии и Герцеговины. И ректор Дмитрий Олегович Швидковский попросил меня сделать им какое-то предложение. Епископ Банялукский (ныне митрополит – «ТД») Ефрем согласовал этот проект, а затем его одобрил Милорад Додик, президент Республики Сербской. И как-то все завертелось. Сейчас, спустя 8 лет, уже золотят купола.

– Вы, конечно, мощно развернулись! У вас, я смотрю, еще и в Африке проект есть?

– На форуме «Россия – Африка» мы показывали проект по созданию православной церкви русского экзархата в Уганде. Очень интересный синтез раннехристианской африканской архитектуры и русской архитектуры 17-го века. Такого еще никогда не было. Там применены современные технологии с большим остеклением и так далее, но при этом в африканском камне, с африканскими цветами.

– А насколько сейчас в России дают дорогу молодым, если говорить об архитектуре.

– Конечно, архитектура – это искусство, связанное со строительством, очень регламентированное с законодательной точки зрения. И это хорошо! Хорошо, что выпускник института в 24 года не может полностью взять на себя ответственность за проекты небоскребов и мостов. Законодательно архитектор себя может проявить в полной мере, став главным архитектором проекта, наверное, годам к 30-35. И это правильно. Это очень сложная дисциплина с научной точки зрения. Когда мы учимся, мы проходим и такие предметы, как сопротивление материалов – сопромат, различные виды механики, материаловедение… Чтобы сделать не просто красивую визуализацию, а то, что будет устойчиво находиться в пространстве на протяжении веков.

Это похоже на медицину, когда вчерашний выпускник меда не сразу допускается к операциям. Сначала интернатура, ординатура… Так и архитектор должен пройти всю школу от обычного чертежника до архитектора, старшего архитектора, ведущего архитектора, главного архитектора проекта и потом уже руководителя мастерской.

Но, кстати, сейчас законодательство совершенствуется, все эти регламенты становятся более рациональными для градостроительства.

– Для вас, как и других молодых деятелей культуры, с которыми я общалась, важно делать что-то на благо общества. И еще – принцип «что вложили в тебя, передай другому»…

– Команда, которая работает вместе со мной, нацелена именно на это. Помимо того, что мы развиваем проектную деятельность, мы вносим ее в образовательный процесс. Сейчас я на кафедре истории архитектуры и градостроительства МАРХИ создал курс для магистров, и мы внедряем в обучение все самые инновационные методы адаптации традиционного проектирования. Наши студенты зачастую работают тоже у нас.

– Наверное, это главное – дать карьерный старт. Многие молодые архитекторы участвуют и побеждают в конкурсах и выставках, но зачастую эти их проекты остаются на бумаге…

– Конечно, очень полезно для молодых архитекторов на первых порах участвовать во всевозможных конкурсах, форумах, показывать миру свои предпочтения. В этих конкурсах молодой человек сам себя находит. Но самое важное – не уйти в бумагу, не ездить по форумам до 40 лет и не участвовать в конкурсах, которые не нацелены на реализацию проекта.

– Чтобы не стать художником вместо архитектора?

– Да, по сути, получается художник… А в какой-то момент он превращается в спикера, который начинает учить молодежь. И это не совсем правильно. Чему он научит в такой ситуации? Архитектор обязательно должен быть практикующим, иначе он консервируется, и это губительно для творчества.

Фото из личного архива Алексея Капустина