Православная Россия между сциллой социализма и харибдой капитализма

Чтение статьи сотрудника Свято-Тихоновского богословского института вызывает желание согласиться с автором по многим и многим положениям христианского социального учения, весьма точно им отмеченным. Нельзя не согласиться с автором и в характеристике нынешнего положения нашего Отечества. То, что для очень значительной части народа определяющим является ощущение неуверенности, нахождения на корабле, плывущем без руля и без ветрил, нестабильности нашей жизни, которое отталкивает множество людей, как христиан, так и нехристиан, от окружающей нас реальности, подмечено Н. В. Соминым вполне точно, хотя оговоримся, что мысль эта не нова. Верно и то, что церковная традиция от Священного Писания Ветхого Завета до ХХ столетия полна обличений неправедного и немилосердного богатства, эгоизма и хищничества людей.

Пророки и апостолы действительно учат человечество высшему братству и высшей общности. Все люди — братья в Боге, так как сотворены одним Небесным Отцом, и братья во Христе, в Котором в евангельском духе братство и осуществляется, как то было в первохристианской апостольской общине или веками воспроизводилось в монашеских сообществах или в тех или иных социальных корпорациях мирян.

В Первом послании апостол Петр говорит верующим людям: «Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух Славы, Дух Божий почивает на вас… Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое» (1 Пет. 4:14, 15). Н. В. Сомин приводит цитаты из святителя Иоанна Златоуста, действительно считавшего первоапостольскую Иерусалимскую общину, как и вообще совокупность святоотеческой экзегезы книги Деяний, идеалом христианского сообщества. Правда, нужно указать, что ни к отказу от частной собственности в таком терминологическом употреблении Златоуст не призывал, ни понятие христианской коммуны не было присуще языку этого великого учителя Церкви.

Перечень истинных представителей Христовой Церкви, бывших служителями евангельской правды и обличавших нравы сильных людей своего времени, оказался бы бесконечным. Вспомним хотя бы русского проповедника XII в. святителя Серапиона Владимирского, который говорил современным ему богачам, что они «как зверье несытством имения порабощали, не миловали сирот, не знали человеческого естества…». В рукописи ХV в. «Измарагд» церковный проповедник обращается к немилосердным богачам, говоря: «Богач, ты зажег на светильниках церкви свои свечи, но вот пришли обидимые тобою рабы, сироты и вдовы с воздыханиями на тебя, они слезами погасят твою свечу…» Архиепископ Новгородский Ефрем запрещал священникам принимать дары для храма от людей немилосердных, которые «налагают работу не по силе… морят голодом, томят наготою…». Многие исторические памятники говорят об истинных пастырях: «Должникам освобождения подавал и сам отпускал долги, обидимым от насилующих и немилостивых судей заступник был».

Наш православный народ в своих пословицах, поговорках несет вековую надежду на добро, на Божью правду, предупреждает, что законная забота человека о своем жизненном устройстве не должна строиться на несчастии другого. «Ищи себе прибыли, а другому не желай гибели». Завидующему чужому счастью народ говорит: «Чужой бедой сыт не будешь». Этим, к счастью, с четкостью определена бессмысленность и безумность и так называемой классовой зависти. Но о тех, которые в прежнее время больше заботились о церковном здании, чем о живом человеке, образе Божием, народ говорил: «Не строй церкви, пристрой сироту», «Из-за сирот и солнце сияет», «Сиротская слеза даром на грудь не капает». Реальность Божьего суда над человеческими душами народ выражал вот как: «Не бойся у богатого грозы, бойся у убогого слезы». О хищении или притеснении ближнего есть и такое меткое слово: «Денежка чужая твой рубль сожжет». Вера в закон высшего нравственного равновесия выражается и в таком утверждении: «Не сбывай с рук постылого, отберет Бог милого» или «Неправедное собрание — прах».

Да, несомненно, все, что не имеет корня нравственной жизни, засохнет и отомрет. Но можно ли из всех этих и многих других утверждений сделать тот вывод, к которому приходит Н. Сомин, — о невозможности христианского капитализма и соответственно о предпочтительности христианского социализма? Последний вывод если и не звучит в статье прямо, то как бы следует из всего ее контекста, из ссылки на высказывание митрополита Сергия Страгородского, сделанное в 1924 г. (заметим, что нужно, конечно, учитывать ту реальную политико-общественную ситуацию, в которой находилась тогда Церковь), из употребляемых исключительно в отрицательном контексте терминов: «министры-капиталисты (по совместительству масоны)», «гигантская машина капитализма» и т. п.

Надо сказать, что вывод, сходный с утверждениями Н. Сомина, был сделан уже несколько десятилетий назад многими латиноамериканскими католическими церковными деятелями, теоретиками и практиками так называемой «теологии освобождения», активно включившимися в борьбу за изменения действительно предельно неудовлетворительных социально-политических и экономических порядков у себя дома и называвших это практической реализацией христианских заветов. Представители «теологии освобождения» подчеркивают, что большинство бедного населения Латинской Америки составляют христиане, которые задают вопрос: что означает сохранять верность Христу, будучи униженным и терпящим несправедливости? И ответ на такой вопрос, с их точки зрения, может быть только один: христианство — это форма борьбы за освобождение бедных, за социальную справедливость. Сама же бедность, с точки зрения «теологов освобождения», возникает при наличии угнетения (политический аспект), эксплуатации (экономический аспект), несправедливости (этический аспект) и греха (богословский аспект). Таким образом, этот грех для них имеет социальное измерение. В подобном же ключе трактуется и традиционное церковное христианское понятие освобождения, которое всегда понималось прежде всего как избавление от греха, спасение. Но, с их точки зрения, освобождение не является исключительно духовной реальностью. Это также и историческая, и политическая реальность. Соответственно нужно бороться не только против греха конкретных людей, но и греха как общественной реальности, материализованной в неправедных, несправедливых, греховных общественных структурах и институтах. Иными словами, бороться против этой реальности на социально-политическом, экономическом и прочих уровнях, то есть против эксплуатации, угнетения человека человеком, расовой дискриминации и т. д.

Идеологи «теологии освобождения», подобно Н. Сомину, критикуют общество, в котором они живут, призывают (автор статьи не призывает) христиан стать в первые ряды борцов за его преобразование на справедливых, гуманных началах. «Теологи освобождения» не отбрасывают марксизм как метод анализа общественных процессов. Более того, они заимствуют некоторые стороны этого анализа, используя их в своих построениях. Отмечают они и определенную общность некоторых социалистических и христианских идеалов. Так, фрай Бетто в интервью «Журналу Московской Патриархии» (1967.— № 5.— С. 55) назвал то, что, по его мнению, объединяет в каком-то смысле марксизм и христианскую религию,— это тема социальной справедливости. В одной из своих книг другой теоретик «теологии освобождения», Леонардо Бофф, пишет об исчезновении великих социальных утопий в нашем мире, будь то буржуазные или социалистические утопии. Но это обстоятельство, с его точки зрения, придает особое значение социальной роли религии, ибо новая ее трактовка должна занять опустевшую нишу былых «освободительных теологий». Это, скажем так, теория, общественная же практика привела иных «теологов освобождения» к сотрудничеству с марксистскими повстанцами и созданными ими режимами. Наиболее известно сотрудничество с сандинистским марксистским режимом в Никарагуа.

Можно отметить, что в этом католическом нетрадиционном богословском движении прежде всего видна спорность его методологической базы. Эта концепция оперирует такими новыми (в дурном смысле этого слова) для богословия категориями, как классовая борьба; одномерно трактует социальные задачи Церкви, пытается опереться на враждебный христианству по мировоззренческим основаниям марксизм.

Официальный Ватикан критически отозвался об этом богословском направлении, конгрегацией в 1984 и 1986 гг. были подготовлены специальные инструкции по делам вероучения бывшей инквизиции, в которых эта доктрина осуждалась. Там было подчеркнуто, что Евангелие не является проектом политической программы, а Господь Иисус Христос — политическим деятелем, тем более социальным бунтарем. Он Сын Божий, Который принес Себя в жертву не из-за общественного, социального или политического конфликта, а для того, чтобы дать людям возможность спасти свою бессмертную душу путем любви и всепрощения. Можно, кстати, отметить, что бедные в Библии отнюдь не являются пролетариатом Карла Маркса и что понятие бедности в христианстве имеет ясно выраженный духовно-догматический богословский смысл, оно не сводится, не редуцируется к социологическим интерпретациям. В любом ином случае извращается христианское понимание нищеты, а борьба за права бедных трансформируется в классовую борьбу. Но ведь как бедность, так и богатство может быть благословенным даром Бога, а может быть и проклятием для человека. Бедность, в частности, делается проклятой, когда она пролетаризируется, и богатство бывает проклятым, когда оно пролетаризирует бедного человека. Под этим мы понимаем, что пролетаризация бедности есть отнятие благословения у души, пребывающей в бедности, отнятие у нее путей духовных для стяжания и удержания у себя этого благословения. Пролетаризация бедности есть также отъединение, выключение бедного в силу его бедности. И в этом смысле она есть внедрение антихристова духа в бедных людей. Понятно, что она началась не с Карла Маркса и даже не с иных теоретиков, вошедших в три составные части марксизма, но ее появление есть проявление вообще греха в мире — как в мире богатых, так и в мире бедных, ведь не только бедный человек своим неправильным отношением к бедности пролетаризирует бедность, но и богатый своим неправильным отношением к богатству и к бедности других тоже пролетаризирует бедность и собирает уголья на свою голову.

Очень точно об этой проблеме рассуждает архиепископ Сан-Францисский Иоанн Шаховской в своей статье «Основы пастырской социологии»: «В мире не два лагеря — капиталистов и пролетариев, — как то хочет представить внешнее сознание, в мире три лагеря: 1) безбожные бедняки, 2) безбожные богачи, 3) бедные и богатые (материально) христиане. Такова этическая карта мира. Христиане не делятся на «бедных» и «богатых», ибо бедные осознают преимущества своей бедности, богатые — стеснительность своего богатства, и, во всяком случае, его непрочность — и оттого незначительность. И все остаются на своем пути, несут свое служение… Для этих третьих только и может быть, в собственном смысле, социальная проблема. Для первых она не существует и не может существовать, ибо там действует принцип борьбы и решительной непримиримости, то есть либо войны, либо чисто дипломатического, не имеющего никакой реальной силы, мира. Третья группа, конечно, наименьшая в мире, ибо небесно-почетная принадлежность к ней есть выражение не словесной и даже — считаем нужным подчеркнуть — не идеологической, но духовно-реальной конкретной христианской веры. Только из этой подлинной реальности духа может вырастать идеология общественной христианской жизни».

Таким образом, мы не должны дать место соблазну (интеллектуальному или практическому) игры на чужой территории и пользования чужими терминами. Не социализм и капитализм, не богатство и бедность как таковые, не те или иные общественно-политические и социальные институты, но душа человека, человека имеющего или не имеющего веру. Вот то действительное средоточие христианского социального учения. И оттого, кстати, христиане все в одном лагере — бедные и богатые, знатные и незначительные по своему земному положению, да иначе и быть не может, хотя бы потому, что и высший, и низший осознают себя, находят равными в плане вечности и оттого невозможны, не должны быть ни зависть к высшему, ни пренебрежение к низшему. И по мере своего труда и воли Божией, без которой ничто ни на Небе, ни на земле не совершается, христианин достигает того или иного имущественного положения, наиболее для него полезного и спасительного. И в этом смысле, ежели Господь благословляет праведный труд обильным материальным благословением, то считать априори такое состояние греховным ничто нас не побуждает (ведь вообще для Церкви Христовой нет богатых или бедных, точнее, они есть, но только в ином плане: богатые — это «нищие духом», бедные — это богатящиеся своими земными ценностями).

В отношении богатых в обычном смысле слова всегда у Церкви было такое правило — они ей служат, а в отношении бедных — она служит им. Бедные являются людьми, достойными помощи, богатые Богом прославляются — как люди, достойные служить другим. Ведь этот закон осуществляется и вне пределов земной жизни. Скажем, святые, отошедшие с земли, молятся за нас, грешных людей, живущих на земле, и служат нашему спасению, а живущие на земле верующие люди, условно говоря, более богатые, чем усопшие грешники, потерявшие земное время зря и не использовавшие его для творения добра, могут помогать молитвой этим последним, служить их спасению. В этом духовном смысле служение есть по преимуществу дело богатых, и в земном смысле богатство, власть, положение всегда для трезвого церковного сознания связаны с принципом служения, а никак не вящего наслаждения земной жизнью. Проблема нынешнего мира в том, что большинство богатых, как и большинство бедных, являются людьми неверующими, по крайней мере, не верящими живо и действенно.

Само по себе обладание материальными благами законно, если оно гарантирует свободу и достоинство личности, помогает удовлетворить не только свои основные потребности, но и нужды тех, кто поручен заботам состоятельного христианина. Собственность делает обладающего ею христианина ее управляющим, поставленным Провидением для того, чтобы она приносила плод и другим людям, прежде всего ближним. В плане экономическом уважение к достоинству человека требует добродетели воздержанности — чтобы умерять привязанность к земным благам, и добродетели справедливости — чтобы соблюдать права ближнего и отдавать ему должное.

Конечно, в пользовании собственностью мы должны руководствоваться восьмой заповедью. И любой способ брать и незаконно удерживать у себя то, что принадлежит другому, противоречит не только гражданскому праву, но и Закону Божию. В этом смысле нравственно незаконны не только обманы в торговле, плата слишком низкого жалованья, спекуляция на неосведомленности и несчастии других людей, но и спекуляция, которая основывается на искусственном повышении цен на товары с целью получить прибыль в ущерб другому, коррупция, которая изменяет действия тех, кто должен принимать решения согласно праву, плохо выполненная работа, налоговое мошенничество, подделка чеков и счетов, бесхозяйственность. Сознательное нанесение ущерба частной или общественной собственности противоречит христианскому нравственному закону и требует возмещения.

В своем социальном учении, выраженном как в целом ряде официальных документов, так и во многих произведениях русских богословов конца XIX — начала ХХ в., Церковь прошла между сциллой и харибдой социальных иллюзий последних столетий. С одной стороны, отвергнув атеистические и тоталитарные идеологии, в наше время прежде всего ассоциирующиеся с коммунизмом или социализмом — системами, которые игнорируют фундаментальные права личности или групп людей, в том числе право на собственность, с другой стороны, она не приняла хозяйственный индивидуализм и абсолютный примат законов рынка над человеческим трудом.

В этом смысле мы можем сказать, что регулирование экономики одним только методом централизованного планирования искажает первичные социальные связи, а ее регулирование одним только законом рынка не обеспечивает социальной справедливости, потому что конечно же есть множество человеческих потребностей, которые не имеют доступа к рынку.

Исходя из этого, мы не можем говорить о греховности экономической деятельности вообще. Экономическая жизнь имеет целью не просто увеличивать производство и повышать прибыль, она прежде всего предназначена быть на службе людей — человека во всей его цельности и всего человеческого сообщества, и задача Церкви в том, чтобы экономическая деятельность была поставлена в рамки социальной справедливости, чтобы она соответствовала Божиему замыслу о человеке. Каждый имеет права на экономическую инициативу, каждый может законно пользоваться своими талантами, чтобы способствовать изобилию, которым все смогут наслаждаться, и пожинать по справедливости плоды своих усилий. Каждый должен иметь возможность благодаря своему труду получать средства на жизнь для себя и своих близких и в то же время послужить человеческому сообществу.

Завершая настоящий обзор, может быть, в порядке дискуссионного, хотя и очень дорогого автору этих строк замечания отмечу, что, как кажется, капитализм даже и в том неприглядном виде, как он утверждается вновь в нашем Отечестве, представляет собой менее грубый и опасный соблазн, чем соблазн социалистической идеи,— идеи утверждения Царствия Божия на земле средствами насилия, принуждения и коллективизации. Пропаганда греха, насилия, нравственной распущенности — вещь, которая так или иначе вызывает отторжение у любого человека, знакомого с христианскими нравственными ценностями, вызовет в конечном счете и отторжение в обществе в целом. Куда опаснее сочетание тех или иных элементов этической доктрины христианства с неправдой учения о классовой борьбе.

И еще одно, вполне частное, но, как кажется, необходимое в контексте статьи Н. Сомина замечание. Как привычный ярлык он употребляет набившие оскомину характеристики Петровских реформ и постпетровской России как эпохи разорения монастырской жизни и подчинения Церкви секулярному государству. Кажется, не следовало бы нам, православным историкам, экономистам и просто образованным православным людям, повторять эти зады атеистической критики истории Русской Церкви. Эпоха синодальная — это не эпоха уничтожения или угашения духа православной церковности, но эпоха, в которой он проявился в новых условиях и принес новые и необыкновенные духовные плоды — от Царя-Мученика до премудрых святителей Димитрия Ростовского, Митрофания Воронежского, Филарета (Дроздова), Феофана Затворника, Игнатия (Брянчанинова) до дивного расцвета монашеской жизни в Оптиной пустыни и других единодушных с нею монастырях, до того развития русской богословской и церковно-исторической мысли, которое дает нам основание по праву называть нашу церковную науку XIX — начала ХХ в. одним из высших этапов развития православного богословия вообще.

Своими размышлениями я никак не хотел бы подводить итог дискуссии, которая, я надеюсь, начнется на страницах «Православной беседы» и послужит совместному, более глубокому осмыслению социальной реальности, нас окружающей, но только хотел бы призвать, чтобы в этой дискуссии мы оперировали подлинно христианскими критериями и понятиями.

Русская Цивилизация