«Домашний» академик. Памяти Николая Семёнова

25 сентября исполнилось 30 лет со дня смерти легендарного учёного, одного из основоположников химической физики, единственного советского лауреата Нобелевской премии по химии Николая Николаевича Семёнова. Мне всегда было интересно, каковы великие учёные за стенами рабочего кабинета и лаборатории, какими запоминают их близкие. Поэтому разговор с дочерью исследователя Людмилой Николаевной стал для меня событием.
Физик Н.Н. Семёнов с дочерью Людмилой, 1945 г. Фото: Biblioatom.ru 
Каково это, когда твой отец получает Сталинскую премию накануне войны? Когда тебя, единственную среди сверстников, на занятия возит водитель? Когда друг семьи ― Пётр Капица, впавший в немилость при Сталине? Что сохраняется в памяти ― образ великого учёного или «просто папы»?

Я прихожу к Людмиле Николаевне в квартиру на улице Академика Зелинского. С порога слышу звук закипающего чайника.

― Вы присаживайтесь, не разувайтесь. У нас не совсем прибрано, ― указывает Людмила Николаевна на чисто-подметённый пол. ― Вас зовут Даша? Мне о вас рассказывали, ― улыбаясь, говорит она. Я сейчас достану конфет, вы попробуйте шоколадные, они самые вкусные!

Наконец она садится за стол. Она ― дочь академика Николая Николаевича Семёнова, единственного Нобелевской лауреата в СССР по химии и одного их основоположников химической физики. Жизнь учёного была связана и с Московским университетом: с 1944 года, когда физический факультет МГУ только вернулся из эвакуации, Семёнов стал преподавать в университете. Тогда же он организовал на химическом факультете кафедру химической кинетики, которойзаведовал более 40 лет.

― Людмила Николаевна, я знаю, что вы музыкант ― закончили Гнесинский институт и до сих пор даёте уроки фортепиано. Можете сыграть что-то любимое?

― Сыграю! Мою любимую… Сонату Моцарта, ― и ловко встав из-за стула, лёгкой походкой моя собеседница выходит из кухни.

В ней всё лёгкое: причёска, походка, одежда. Эту легкость она пронесла через года. Распахивается дверь, и передо мной появляется огромный чёрный рояль «Стейнвей», который Семёнов купил своей дочери на деньги от Нобелевской премии.

― Папа очень любил, когда я на нём играю, ― указывая на чёрного «старичка», говорит Людмила Николаевна. ― Бывало, он сидит в своём кабинете, что-то пишет, рассуждает, как обычно, с сигаретой во рту, а потом приоткроет дверь и спрашивает: «Что это ты такое приятное играешь?» ― «Сонату Моцарта, папочка». А вообще, папа всегда любил музыку, правда, не было у него хорошего слуха.

― А что он любил петь?

― Он любил петь «Самара-городок», «Колокольчики-бубенчики», грузинскую песню «Генацвале». Когда у нас собирались гости, то он подпевал, не совсем попадая в ноты, и у всех повышалось настроение, ― улыбается Людмила Николаевна и нажимает на уже потерявшим от времени цвет чёрно-белую клавишу. Я замираю. Осматриваю комнату ― старый диванчик, столик, простые шторы, шторы и обои в узорчик... На стене ― портрет двух друзей юности, друзей-гениев ― Семёнова и Капицы. В прихожей ― цветной ковёр и огромные стеллажи с книгами разных цветов и размеров: вот секция, посвящённая Николаю Николаевичу, вот Виталию Иосифовичу Гольданскому ― приемнику Семёнова и мужу Людмилы Николаевны. На каждой полочке стоит фотография. Здесь светло и пахнет старыми книгами.

 Академик АН СССР Н.Н. Семёнов дома в рабочем кабинете, 1958 г. Фото: Rgakfd.altsoft.spb.ru 
― Людмила Николаевна, а Николай Николаевич дома тоже работал? Или наука оставалась в стенах института?

― Да, он работал даже дома. Мы старались не тревожить его, но это не значило, что мы, дети, должны ходить на цыпочках; ему никогда не мешали наши занятия, он умел «отключаться». Помню, как я переживала, когда он поздно вечером, разговаривая с кем-то из сотрудников по телефону, кричал: «чёрт возьми» или «чёрт побери». Но на него не обижались. Это было только раздражение, что дело не идёт, ― нежно закрывая крышку рояля, встает Людмила Николаевна. ― Пойдёмте пить чай, а то он уже остыл.

Садимся за небольшой столик на небольшой кухоньке. Второй раз закипает чайник.

― А был ли у Николая Николаевича любимый предмет дома?

― Помню, что летом в Крыму он всегда надевал белую тюбетейку и никогда не выпускал из рук сигареты. Да, курил он всегда и часто, особенно когда переживал. Помню, как он волновался за меня: папа пригласил фотографа, чтобы сфотографировать нас с братом возле моря, это было в Крыму, и сказал, чтобы я бежала к маме, а я пробежала мимо неё и, когда поняла, что забежала слишком далеко, то побежала с рёвом назад. Он уже шёл ко мне навстречу.

― Он всегда так волновался за близких?

― Ну, надо сказать, переживал он всегда: беспокоился, если кто-то долго не приходил домой, если кто-то заболевал. Или вот когда очень сильно заболела мама ― её пришлось отправить под Москву в санаторий, так папа был сам не свой. Или вот ещё случай: мой брат и его приятельница уплыли далеко в море и долго не возвращались. Папа начал волноваться, вглядывался вдаль, а когда увидел одну точку вместо двух, то сразу побежал к маме в комнату и рухнул без чувств на пол (смеётся). Но в отличие от него, мама не впадала в панику, а предложила ему посмотреть в бинокль. Всё обошлось, Слава Богу: оказалось, что кто-то уплыл в море раньше наших и, соответственно, раньше возвращался, а уже следом появились наши. Вот это было переживание!



― Людмила Николаевна, а оставалось ли время на личную жизнь? Когда же он отдыхал? И вообще, учёные умеют отдыхать?

― О, ещё как умеют! (улыбается). Папа очень любил играть в дурака, и очень серьёзно к этому относился. Переживал, если делал неудачный ход. Умел играть в бильярд, принимая необыкновенные позы, чтобы забить шар и притом не отрывать ногу от пола. Отдыхать с папой было просто замечательно. Он всё умел, всему радовался.

― А что он любил больше всего? И где он любил отдыхать?

― Охоту. У нас всегда дома были собаки, в основном ирландцы. На всю жизнь в моей памяти остался влекущий запах Крыма и моря. Папа всегда набирал много книг на лето в отпуск, надеясь их все прочитать, но практически не раскрывал их.

― А что любил читать? Научную литературу?

― Не только: он любил исторические романы Скотта, Стивенсона, Диккенса. Помню, советовал мне прочесть любимого «Клима Самгина» Горького, но я не прочла. А стихи не то, что не любил, а относился к ним как бы равнодушно.

Академик Н.Н. Семёнов беседует с молодыми сотрудниками одной из лабораторий Института химической физики АН СССР, 1958 г. Фото: Rgakfd.altsoft.spb.ru 

― А вы когда-нибудь ходили с отцом на охоту?

― Да, было дело (улыбается). Один раз и я была на охоте. Папа дал мне один раз выстрелить в железную банку, стоящую на пне, в которую я, почти не целясь, попала. Он очень любил ходить в горы, и всегда был во главе групп, шёл быстро, за что его прозвали «атаманом». Да, с папой было легко и хорошо бродить, путешествовать, разговаривать.

― Я знаю, что Николай Николаевич в 1941 году получил Сталинскую премию. Как вы на неё отреагировали?

― Спокойно. Для меня папа был папой. Знала, что он учёный, что директор института [химической физики АН СССР]. Помню, меня все поздравляли, а я ничего не понимала, мне даже было немного стыдно.

― А почему было стыдно?

― Не знаю. Кстати, в 12 лет я очень стеснялась, когда меня вёз в город на урок музыки наш шофёр: у нас была машина ― эмка. Когда она подъезжала к подъезду, я стояла и выжидала момент,чтобы никто не шёл мимо, а потом стремительно бросалась в машину. Когда ехали мимо знакомых или мимо школы, то пригибалась, чтобы меня не видели.

― Сталинская премия ― это же 1941 год!

― Да, праздновали 21 июня 1941 года. Гуляли всю ночь. В Ленинграде были белые ночи, сирень, ― в общем, невероятная красота. Возвращались домой рано утром, часов в шесть: в небе летали самолёты, но люди привыкли к ним, потому что довольно часто были учебные тревоги, и только утром узнали, от друга папы ― Юлия Борисовича Харитона, что началась война.

― А как вы отреагировали, когда узнали, что вашему папе вместе с английским учёным Сирилом Норманом Хиншельвудом вручили Нобелевскую премию? Такая же реакция, как и на Сталинскую?

― О, нет, я им очень гордилась! Это был 1956 год. О нём начали писать, он был в центре внимания, хотя положение отца не было выигрышным: всем было известно, что он был близким другом Петру Леонидовичу Капице, который попал в опалу в 1946 году. В начале декабря папу и нас с мамой пригласили в Швецию. Но у нас, «наверху», посоветовали ему не брать никого из детей. Папа тогда обиделся. А представляете, как было обидно мне! Выдумали,что дочь не поедет из-за экзаменов в музыкальной школе. Ложь какая! Но папа с мамой оставили мне место, ― указывая на фотографию с вручения премии, рассказывает Людмила Николаевна. Тут должна была сидеть я. А вот мама. Красивая, не правда ли?

― Харитон, Капица, Гольданский... вы знали их всех?

― Да, мы всегда дружили семьями и часто такой компанией собирались у нас на даче. А ещё дружили с Зельдовичами. Все они папины коллеги по институту (Московский физико-технический институт, МФТИ ― «ТД»). Вот представляете, мне мама рассказала, что она хранила в белье письма Петра Леонидовича Капицы к Сталину, которые ей передала его жена ― Анна Алексеевна Капица. Мама не говорила об этом папе, было тяжёлое время, потому что папа не мог навещать друга своей юности.

― А была ли у вашего отца мечта?

― Он всё мечтал развести павлинов и розы. Розы действительно развёл, а с павлинами не вышло, не до того. Это было в доме на Воробьёвском шоссе (ныне улица Косыгина ―»ТД»), в старинном дворце, который принадлежал князю Долгорукову. В нём тот принимал Екатерину II.

― Людмила Николаевна, вы помните запахи детства? Какие они?

― Запахи детства? Это изумительные лепёшки из дрожжевого теста, которые пекла наша нянечка Настенька и запах овсяной каши ― её варили каждое утро. Когда папа приезжал с охоты с добычей, то наша Настенька и её очень вкусно готовила. И картошка! Варёная!

― В пяти словах: какой Николай Николаевич Семёнов?

― Хм... (задумывается). Любящий, сопереживающий, естественный, общительный, обаятельный. Я обожала папу. Даже больше, чем маму. Люди восхищались им и платили ему большой любовью. Вообще, он любил поговорить с людьми по душам, и делил людей на две категории: на тех, у кого была душа, и тех, у кого её не было. Он всегда всем старался помочь. Но так как папа был сильно занят, многим было проще обратиться ко мне, а мне папа редко отказывал. Наверное, я была неправа, нужно было папу беречь, но во многих случаях его вмешательство было необходимо.

…На дне моей кружки остаётся совсем немного чая. Людмила Николаевна тонкими пальцами пианистки перебирает семейные фотографии.

― А вот это я и папа. Как много я не успела ему сказать! Сейчас я очень сожалею, что не записывала о нём в свое время. У меня до сих пор сохранились мои дневники, но там о нём совсем немного. Нужно было расспрашивать бабушку, маму, теть... К сожалению, уже ничего не вернуть.

Подготовила Дарья Колупаева 

Фото автора

Следите за обновлениями сайта в нашем Telegram-канале